Маленькая жёлтая птичка, будто крохотная звёздочка, приземлилась на холодную поверхность разрушенной древней стены. Здесь, в Старом Мондштадте, ветра не затихали никогда, и в череде стремительно сменяющих друг друга событий, это место оставалось последним островком хрупкой стабильности. Барбатос частенько навещал его, принося с собой новые мелодии и истории. Он садился на краю стены, вслушивался в завывания вьюги, и отвечал ей, рассказывая о мире, который лежал там, за резными скалами. Это место — парадоксальное средоточие его внутренней боли и умиротворения. На месте некогда страшной битвы теперь резвились лисицы, а земля, что слышала последнее дыхание его друзей, теперь покрылась густой травой и цветами. Эти ветра, снующие вокруг некогда великих стен — преданные цепные псы. Того, кто приказал им защищать это место, давно уже нет в живых, и цепей, которыми он их удерживал — тоже, но они всё равно стерегут башню, не покидая её ни ночью, ни днём. Как анемо архонт, Барбатос не разделял ветра на «свои» и «чужие», а потому истории, которые он с собой приносил, предназначались не только давно ушедшим друзьям, но и им тоже.

Проблема Сорэна, повисшая в воздухе, не давала Барбатосу покоя. Ему успешно удавалось делать вид, что всё хорошо, но на самом деле тревога не отпускала его, заставляя всегда быть начеку, оставаться в напряжении. Мелодия, которую он сейчас играл, предназначалась для всех: для павших товарищей, чья воля к победе до сих пор витала в воздухе вокруг руин; для ветров, что вились могучей стеной за его спиной; для птиц, что маленькими пушистыми шариками прыгали по камням… и для себя самого. Небеса сегодня слушали её впервые, ведь  только вчера бард наконец-то определился с завершающими нотами — самой сложной частью этой композиции. В ней сплелось всё — любовь к этим землям, горечь от ошибок прошлого, тревога за настоящее и страх за судьбу вверенного ему будущего. Тревожная музыка, в которой было больше чувств, чем способна передать людская мимика и слова — Венти играл её долго и непрерывно, закрыв глаза и полностью отдаваясь струнам. Он знал, что хотел вложить в неё, но не знал, как закончить, ведь нынешние события только набирают ход и каким будет их финал предсказать не может никто.

Эти места не в первый раз слушали его новые песни — Барбатос ни на мгновение не забывал о том, кто влюбил его в музыку. Путешествуя по миру и знакомясь с песнями других народов, архонт неизменно возвращался сюда, чтобы тот, кто всю жизнь мечтал вырваться из клетки, мог узнать, как звучит мир.

«…послушай, какую мелодию напел мне огонь…»
«...эту песню мать посветила своей дочери...»
«…так звучит голос песков...»
«У меня тут кое-что новенькое! Послушаешь?»

Старый Мондштадт всегда был первым, кому Барбатос исполнял и то, что зародилось в его собственной душе. Он никогда не придумывал музыку — она сама приходила к нему, и именно здесь, среди древних руин, он когда-то впервые ощутил, как чувства обретают форму. Те чувства, которым нет описания, которые лежат за гранью понимания, которые невозможно озвучить, так как ничто не опишет их полноценно. Музыка помогала Барбатосу высказывать то, в чём он никогда не сможет признаться никому. Даже самому себе.

Время замедлилось — не было сейчас ничего важнее, чем закончить мелодию, финал которой так долго от него ускользал. Это было почти жизненно необходимо, ведь когда-то очень-очень давно один бард играл ему похожее откровение и он был единственным, с кем анемо архонт готов был поделиться собственным. Закончив, он открыл глаза и вздохнул, устремив взор не в небо, а вниз. Туда, где дожди давно смыли кровь, но в памяти она навсегда осталась. Барбатос не улыбался, и сам на себя похож не был — потому что здесь был только он и те, от кого ему не нужно было скрываться.
- Знаешь… там, где земля совсем недавно раскололась… уже пробиваются молодые цветы.

♦♦♦

За спиной сидевшего на покрывале Итера на несколько мгновений взвился лёгкий тёплый ветер, а затем появился и сам Венти, мягко опустившийся на густую траву. На его лице — ни намёка на тоску и грусть, лишь привычная лёгкая улыбка, словно это не он просидел в Старом Мондштадте несколько долгих часов, рассказывая покинутому городу новости, которых накопилось немало.
- Ветра сегодня неспокойные, пришлось немного задержаться! - хихикнув, Венти поправил чуть сползший во время перемещения берет. - Рад нашей встрече! Я кое-что слышал о твоих приключениях в гавани, птички на хвостах принесли мне вести оттуда, но мне не терпится узнать обо всём из первых уст, хехе!
Барбатос не лукавил — он действительно рад был увидеть друга, которого страна контрактов тоже успела завлечь в вереницу своих проблем. Отсутствие Паймон, конечно, не могло не броситься архонту в глаза, ведь во время путешествия по Мондштадту эта парочка была абсолютно неразлучна, но Венти решил пока не спрашивать об этом. Для того, кого многие считали ветреным клоуном, он был на редкость проницательным, чтобы с первых секунд не портить атмосферу долгожданной встречи. Они ведь и вправду очень давно не виделись. В череде этих беспокойных дней будто бы целую вечность…

Венти незамедлительно воспользовался предложением Итера и приземлился на покрывало рядом с ним, зорким глазом заприметив подарок, добытый Путешественником в Доле Ангелов. Соблазнительно. В последнее время проблемы обступали Барбатоса со всех сторон, и у него совсем не было ни времени, ни возможности расслабиться. Даже когда оковы обрушившихся обязанностей ненадолго ослабевали, собственные мысли и чувства не давали ему покоя. Так было всегда, теперь просто сильнее. Раньше бутылка хорошего вина спасала от них, сейчас уже даже она не справится. Каждую секунду времени Венти винил себя в том, что не сумел предотвратить бедствия… и в том, что до сих пор не знал, как ему поступить. Люди, отстраивавшие сейчас Мондштадт, смотрели на него с любовью и надеждой, а он подводил их. Совсем как тогда, когда ничего не смог сделать ради свержения тирана. Казалось бы, для богов в этом мире все двери открыты, их возможности выходят за пределы, которые смертны способны постичь… но богам тоже тяжело делать выбор, когда на одной чаше весов их дом, а на другой — друг. Идеалы Сорэна были ему непонятны, а его идеи ужасали, но если бы этого было достаточно для принятия финального решения, он был бы давно уже мёртв. Барбатос не смог перечеркнуть жизнь друга тогда… и теперь, возможно, тоже не сможет. Внутренние противоречия и неопределённости толкали его к бутылке, ведь на её дне — ключ к временному спокойствию, но в этот раз бард медлил и брать её не спешил. Глушить виноградным соком собственную боль было удобно и сладко, но сейчас он не мог позволить себе забыться. Ему нужно прожить всю эту боль, ему нужно всё вспомнить и осознать — только тогда он сможет взглянуть своему прошлому в лицо и сделать свой выбор. Даже если сейчас, в моменте, так искренне хочет от этого решения сбежать.

Потянувшись к разложенному на покрывале, он предпочёл бутылке вина сочное красное яблоко. И хотя бард выглядел совершенно нормально, и улыбка у него была искренней, он всё равно оставался скованным и напряжённым. Обычные люди не заметили бы ничего подозрительного, ведь тех, кто хорошо знал Венти, можно было пересчитать по пальцам одной руки, но от проницательного взгляда Итера это вряд ли ускользнёт. Барбатос явно был встревожен, но, как обычно, боролся со своими переживаниями сам. Свобода — это возможность выбирать, а у него выбора не было. Свобода — это возможность сбежать, но бежать ему уже некуда. Разве может быть что-то страшнее для того, кто свободу собой олицетворяет? С хрустом надкусив сочное яблоко, Венти на секунду прикрыл глаза. Оно было невероятно сладким и сочным.
Простые радости, которых в последнее время так ему не хватало.

Услышав предложение Итера о балладе, владыка ветров звонко хихикнул и чуть склонил набок голову, смотря на своего собеседника с нотками неприкрытого веселья. Какой бард упустит возможность написать музыку о великом герое? Это ведь буквально их работа!
- Уж не думаешь ли ты, что я позволю ветрам времени стереть твоё имя и подвиги из летописи Тейвата? - заговорщически спрашивает Барбатос, и в голосе его слышится почти детское воодушевление. О, он не просто напишет балладу о Путешественнике — он уже работает над ней. Несмотря на то, что в этом вопросе архонту почти не было равных, к процессу он подходил со всей скрупулёзностью, вкладывая в неё шёпот ветров и гулкое эхо земной тверди. Эта баллада будет закончена лишь тогда, когда им начнут вторить раскаты грома и шелест листвы, звон ручьёв и потрескивание пламени. Тогда, с первым хрустом белоснежного снега, мелодия станет завершённой, и Барбатос позаботится о том, чтобы она вобрала в себя всё самое светлое, всё самое сильное, всё самое искреннее.

Мысли о музыке ненадолго отвлекали от прочих забот. Венти увлекался ею не по привычке, но потому что искренне любил и считал, что она действительно способна на чудеса. Он и не заметил, как слегка расслабился. Плечи незаметно опустились и пальцы перестали сжимать яблоко так сильно. Вкусное. Откусив от него ещё кусочек, Барбатос внимательно слушал слова Итера. Казалось бы, у него и так было много забот, ещё одна просьба — ещё одна ответственность, а Венти и нынешние-то с радостью переложил бы на кого-то другого. Однако... разве мог он отказать другу, который столько для региона сделал? При всей своей жажде сбежать от обязанностей, дружбу Барбатос ценил сильнее. К тому же... далеко не каждый день об услуге просят не только его, но и Двалина. Несмотря на то, что они успешно спасли его из коварных лап бездны, люди всё ещё боялись дракона и предпочитали о нём не вспоминать. Желать его помощи — это что-то новенькое! Любопытно.
- Ветра Мондштадта никогда не откажут в помощи тому, кто об этом просит, - уверенно произнёс Барбатос, призывая Итера продолжать. С самых древних времён Королевство Свободы не забывает своих друзей и всегда откликается на их зов, ведь свобода ковалась единством сердец, пришедших на помощь друг другу.

Сказать, что Венти опешил - значит, не сказать ничего. Услышав слова Путешественника, он так и замер с яблоком в руках, смотря на своего собеседника нечитаемым взглядом, в котором в разных пропорциях перемешались, кажется, все эмоции, которые способен испытывать человек. Пять сотен лет - большой срок для человечества. За это время успело смениться несколько поколений, и дети мирной эпохи не помнят, как синее небо закрывали собой огромные чёрные крылья. Они не слышали, как их предки взывали о помощи, не испытывали того всеобъемлющего ужаса, и не видели битвы, которая защитникам Мондштадта очень непросто далась. Пять сотен лет - большой срок для человечества, но не для божества. Ещё свежи были воспоминания о битве, ещё не успела осесть на снежное полотно чёрная пыль, ещё слышался яростный рёв, заглушавший ветра, и болезненно ныли полученные в тот вечер шрамы. Последствия сражения с Дуриным до сих пор влияют на мир, и, не будь на месте собеседника Итера, Барбатос не смог бы дать ответ в рамках лишь одной встречи и одного диалога. Соглашаться на подобную авантюру означало подвергнуть Мондштадт новой опасности, ведь никто не даст Барбатосу никаких гарантий, что новый искусственно созданный дракон не пойдёт по стопам старого. И всё же... перед ним сидел именно Итер. Тот, кто совсем недавно, в числе первых, вызвался дать Ужасу Бури шанс… Несмотря на слухи, что ходили по городу, несмотря на драконью несговорчивость и кучу белых пятен в этой истории, он не поддался общему страху и панике, действуя по велению сердца. Теперь настала его, Барбатоса, очередь сделать очередной непростой выбор.

Венти молчал и не спешил давать Итеру ответ, отчего и без того несколько напряжённая обстановка начала ощутимо холодеть. Бард понимал, что не такой реакции Путешественник от него ждал, но не мог позволить себе принимать столь серьёзные решения необдуманно. Никто не может обещать что через сотню лет этот дракон не принесёт на своих крыльях новую беду, а значит решение, принятое сейчас, будет влиять на будущее региона ещё многие сотни лет. Драконы живут куда дольше, чем смертные, и даже если сейчас малыш совершенно безобиден, он не будет таким всегда. Тот, кого Итер с такой заботой описывал, может стать угрозой для людей, которые ещё не появились на свет. Люди этого времени уже хлебнули горя, разумно ли подвергать их внуков новой опасности? Делая выбор сейчас, Барбатос принимал решение не только за себя и Двалина, но за весь регион и людей, что будут в будущем называть эти земли домом. Если он снова ошибётся так же, как ошибся с Сорэном, им придётся заплатить своей стабильной спокойной жизнью за сентиментальность своего божества. Между жизнью одного дракона и целого народа выбор был, очевидно, не в пользу первого, но разочаровывать друга Барбатос тоже не спешил. Несмотря на все его опасения, в одном Венти был принципиален и непреклонен - этот дракон не должен нести ответственность за трагедию, к которой он непричастен. Оставлять его в живых опасно, убивать — бесчеловечно, но глубоко в душе архонт уже сделал свой выбор, хоть и рискует очень сильно о нём пожалеть.

Вздохнув, он согнул ногу в колене, упёрся в него локтем и положил щеку на раскрытую ладонь. Взгляд архонта смягчился, и не оставалось сомнений, что он согласится. Барбатос прекрасно осознавал, что идёт на риск, и только он будет нести ответственность за принятое сейчас решение, но также осознавал, что, возможно, только у них есть шанс подарить этому малышу нормальную жизнь. Никто не воспитает дракона лучше, чем другой дракон, и никто не будет ему более бдительной нянькой, чем владыка ветров. Однажды столкнувшись с его предшественником, они сделают всё, чтобы та битва осталась частью далёкой истории, а потому будут бдительнее к любым тревожным сигналам и изменениям.
- Дети Мондштадта от рождения под защитой и покровительством ветров и свободных небес, это неизменный закон и для людей, и для зверей, и для драконов, - наконец, произнёс Барбатос, откусывая от яблока ещё один кусочек, и голос его звучал куда мягче, чем можно было ожидать. Он догадывался, кто приложил свою руку к работе над ожившим рисунком, ведь в мире было ничтожно мало людей, владеющих этим опасным искусством. Барбатос обязательно наведается к алхимику в самое ближайшее время, чтобы выяснить у него, что он знает обо всём произошедшем. Им уже давно стоило бы познакомиться поближе. Так или иначе, если Дурин прилетел в своё время извне, то этот детёныш появился на свет в Мондштадте. Город свободы своих детей не бросает.
- Познакомь меня с ним, - голос Барбатоса уверенный и спокойный. Ему не удастся быстро и полностью отринуть внутренние сомнения, на это потребуется время. От одной мысли о том, сколько лет яд Дурина разъедал изнутри его лучшего друга, Венти чувствовал, как покалывает где-то под сердцем, но... он готов попытаться. И если этот малыш действительно пришёл в этот мир в поисках не разрушений, но любви - он обязательно её отыщет.

Несмотря на то, что взгляд Барбатоса смягчился, из позы ушло напряжение, а голос потеплел, унять внутренний тайфун было сложнее, чем надеть привычную уже маску неунывающего и беззаботного барда. Люди этот образ любили, тянулись к нему, восхищались и очаровывались им, даже не догадываясь, что за самыми яркими улыбками Венти прятал самые горькие чувства. Итера таким не обмануть. Он сквозь ложь видит, правду сердцем чувствует, а ещё наверняка понимает — такое решение не принимают за пару минут. Вернувшееся архоту веселье — не более чем пыль в глаза, попытка разрядить обстановку и вернуть себе самообладание. Изначально этот годами выстроенный образ весельчака предназначался для окружающих людей, ведь какой бы прекрасной не была музыка, без должной харизмы удержать слушателя надолго попросту невозможно, но со временем он обрёл новое свойство, став защитой для того, кто не привык открываться окружающим. Скрывая свои внутренние сомнения и страхи за заливистым смехом, Барбатос обеспечивал себе хрупкое чувство безопасности, и, пожалуй, нуждался сейчас в этой маске даже больше, чем сидевший перед ним собеседник. В конце концов, чем больше архонт размышлял о своём решении, тем холоднее и тяжелее становилось на его душе.

Было ли правильно соглашаться на эту авантюру, не обсудив её предварительно с Двалином, пострадавшим от лап Дурина больше, чем кто-либо из ныне живущих? И как они оба поступят, если что-то на каком-то этапе пойдёт не по плану? Какое решение примут, если не сумеют предотвратить новую катастрофу? Драконы умны как люди, они проходят множество кризисов на этапе взросления, но обычный человек не способен в порыве ярости одним плевком сжечь половину города. А дракон может. Венти хотелось верить, что они справятся, что вовремя среагируют, что их бдительность не подведёт, но правда была такова, что никто из них никогда не воспитывал другого дракона. Весь их опыт общения с подобным существом — его уничтожение. Взяв себе на попечение этого малыша, Барбатос снова повторял уже знакомый ему цикл привязанности. Он не смог убить Сорэна, когда тот стал опасен для мира, потому что как бы не разнились их взгляды на жизнь, он не был ему чужим. Сможет ли он, если что-то пойдёт не так в этот раз, взять на себя ответственность за судьбу вверенного ему существа, или рука снова дрогнет и новые жертвы будут неизбежны? Сейчас ответ был однозначным — сможет. Если малыш пойдёт по стопам Дурина, он повторит его судьбу, вот только… Дурин никогда не жил с ним под одной крышей и не ел за одним столом. Будет ли Венти так же уверен в своей решимости через несколько лет? Нет. И признать это сейчас, в самом начале пути, было чертовски важно.

Взяв протянутые снимки, Барбатос почувствовал, как по его спине пробежал холодок. С фотографий на него смотрел счастливый и жизнерадостный ребёнок. Человеческий ребёнок. И пусть анемо архонт любил и людей, и зверей, было бы лицемерием и ложью утверждать, что в системе его внутренних ценностей они стоят на одной ступени. Венти смог бы убить дракона, но навести стрелы на ребёнка — выше всех его сил… Чувствовал ли Итер, какой яростный шторм бушует сейчас на расстоянии вытянутой руки? Чувствовал ли то, что Венти так не хотел ему говорить? Как бы он не старался его воспитывать, как бы не следил за ним, как бы не прислушивался… он не мог гарантировать, что существо, появившееся на свет из рисунка, найдёт своё место в этом мире. Этой мысли не хотелось допускать, но игнорировать её — преступно, и Венти надеялся, что ему не придётся озвучивать это другу, отзывающемуся о детёныше с таким трепетом и любовью. Музыка бардов должна излечивать, она не должна калечить.

Всматриваясь в каждый из снимков, Венти чувствовал всё больше и больше беспокойства. Наличие на снимках Чжун Ли слегка сглаживало углы, ведь мнению старого друга он верил, и если тот давал малышу шанс — это обнадёживало. Наличие на снимках Тартальи, напротив, вызывало немало вопросов. Этот человек был связан с событиями, произошедшими на Рифе Маска, и видеть, как он живёт свою лучшую жизнь, пока Мондштадт страдает от эпидемии и разрушений, было, мягко сказать, неприятно. Свою ярость и злость Венти почти никогда не проявлял бурно, старательно скрывая её за пеленой иронии, и сейчас не стал изменять себе в этом вопросе. Итер явно не знал о связи предвестника с произошедшим, это читалось в той лёгкости, с которой он протянул владыке ветров фотографии, и Барбатос не собирался нагнетать обстановку и взваливать на него их личный конфликт.
- Я приду, - обыденно-дружелюбно произнёс Венти, словно не изъедали его изнутри переживания. Как будто мало ему было всей этой истории с эпидемией, землетрясением, климатом, Сорэном и оживлённым рисунком дракона, так ещё и предвестник снова замаячил на горизонте, добавляя вишенок на этот многоуровневый проблемный торт.
- Можешь на нас рассчитывать! - явно намекая на себя и на лиру, продолжил бард. - Мы позаботимся о том, чтобы на открытии прозвучали лучшие песни Страны Контрактов, хехе~