С того момента, как на Ива обрушился поток слов, его мир словно распался на части. Реальность, которая ещё недавно казалась ему чёткой и понятной, превратилась в густой туман, застилавший глаза и разум. Он ощутил, как его сознание, хрупкое, как фарфор, треснуло под тяжестью открывшейся ему правды.
Его фотографии — не просто снимки, а отражение его души, попытки запечатлеть ускользающую красоту мира — оказались чем-то иным. Не тем, что он видел, не тем, что хотел передать. Не тем, что он мог бы вынести, если бы был в здравом уме.
Ив, неспособный принять эту пугающую правду, словно оказался на самом дне океана, где солнечный свет не проникает. Он погружался в глубины своего подсознания, в холодную, тёмную пучину, где реальность искажалась и преломлялась, как отражение в кривом зеркале.
Всё, что происходило дальше, ощущалось как сон, как страницы детективного романа, который писал кто-то другой, в опасной близости от его разума. Ночные улицы Кур-де-Фонтена, вымощенные булыжником, освещались тусклым, дрожащим светом пневмуссионных фонарей. Тени, вытянутые и причудливые, плясали на стенах домов, словно живые существа. Запах сырости и гниющих водорослей, характерный для этого района, смешивался с терпким ароматом табака и дыма.
Откуда-то появилась пневмуссионная карета, грохочущая по мостовой. Её гулкие звуки, словно раскаты грома, эхом отдавались в узких переулках. Ив не помнил, как он оказался в ней, не знал, куда они едут. Он просто сидел, вжавшись в мягкое сиденье, ощущая, как дрожит его тело. Мимо проплывали размытые силуэты зданий, вывески, выхваченные из темноты на мгновение, а затем исчезающие навсегда.
Елань, сидевшая слишком близко, курила трубку. Её тонкие пальцы, украшенные кольцами, изящно держали мундштук. Из трубки вырывались клубы густого, сизого дыма, окутывая всё вокруг, словно призрачная завеса тайны. Ив чувствовал этот запах — сладковатый, дурманящий, с едва уловимыми нотками горечи. Он ощущал, как дым проникает в лёгкие, затуманивает рассудок, но оставался на безопасном расстоянии от ясности ума. Он словно наблюдал за происходящим со стороны, сквозь толщу мутного стекла.
Реальность ускользала от него, превращаясь в призрачный мираж. Он блуждал по лабиринту своих мыслей, пытаясь найти выход, но каждый поворот приводил его в ещё большую тьму, в ещё более глубокую пропасть. Казалось, что он вот-вот потеряет себя в этом хаосе, растворится в нём без следа.
К сожалению, туман рассеялся, и реальность обрушилась на Ива, словно удар хлыста. Он не мог вспомнить, как они попали в музей и сколько времени прошло с тех пор, как они покинули его студию. Он словно очнулся от кошмарного сна, и мир вокруг был таким же зловещим, как и в его видениях.
Когда он окончательно пришёл в себя, то обнаружил, что стоит посреди тенистой галереи. Лунный свет, проникая сквозь высокие окна, рисовал на стенах причудливые узоры, превращая пространство в подобие готического собора. Вдоль стен, в строгом порядке, были развешены его фотографии — его плёнка. Он узнавал каждый кадр, каждый отпечаток, но теперь они казались чужими, словно принадлежали кому-то другому.
На фотографиях были запечатлены сцены, свидетельствующие о взрыве в Институте и о последовавших за ним разрушениях. Взрывы в Научно-Исследовательском Институте были зафиксированы с пугающей точностью, словно художник, рисующий апокалипсис.
Последующие потопы превратили лаборатории в подводные гробницы, где сквозь мутную воду виднелись обломки оборудования и тела учёных. Аномалии возникали из ниоткуда, словно разрывы в ткани реальности, из которых вырывался хаос. Пожары в лабораториях пожирали плоды многолетних исследований, превращая их в пепел и дым.
Разруха, оставленная вышедшими из строя автоматонами, их металлические тела, искорёженные и изувеченные, словно жертвы войны, придавали этой картине ещё больше ужаса. Труды учёных, их рукописи, формулы, чертежи, погребённые под обломками, словно забытые страницы истории, навевали ещё больше печали.
Эстетика разрушений и катастроф. Ив никогда не задумывался об этом в таком ключе. Он просто пытался запечатлеть то, что видел, то, что чувствовал. Но теперь, глядя на эти фотографии, он понимал, что в них есть что-то притягательное, что-то завораживающее. Словно в хаосе и разрушении можно было найти какую-то извращённую красоту.
Выставка выглядела жутко в ночной тишине, после закрытия музея. Тишина давила на него, словно могильная плита. Лишь редкие звуки ночного города доносились снаружи, словно отдалённые стоны. Лунный свет играл тенями на фотографиях, придавая им ещё более зловещий вид. Казалось, что изображения оживают, что из них вот-вот вырвется хаос и поглотит всё вокруг. Ив стоял, словно парализованный, не в силах отвести взгляд от этих ужасающих, но в то же время завораживающих кадров. Он не понимал, зачем его сюда привели, что от него хотят. Но он чувствовал, что его жизнь, его мир, уже никогда не будут прежними.
Ив, словно скованный невидимыми цепями, с трудом переминался с ноги на ногу. Холодный мрамор под его ступнями казался ледяным, пронизывая его до самых костей. В руке он сжимал ремень сумки с фотооборудованием, словно талисман, который мог бы защитить его от надвигающейся опасности.
Он то и дело украдкой оглядывался, его глаза, привыкшие к темноте, метали молнии страха. Казалось, что за каждым углом, в каждой тени таится угроза, что их вот-вот обнаружат, и тогда...
Он не знал, что будет дальше. Он не понимал, что происходит. Всё вокруг казалось ему каким-то безумным представлением, в котором он, против своей воли, исполнял главную роль.
Его взгляд скользил по развешанным фотографиям, снова и снова возвращаясь к изображениям разрушений. Он видел в них не просто катастрофу, но и своё собственное отражение, свои страхи и свою беспомощность.
В горле пересохло, и он с трудом сглотнул, пытаясь избавиться от кома нервозности. Собравшись с силами, он наконец нарушил молчание, и его голос звучал хрипло и неуверенно:
— А... что... дальше? — спросил он, словно обращаясь к призракам, населявшим эту галерею.
