Стремительно покраснев от небрежно брошенного «гэгэ», Ку прошёлся по Залу под пристальным взглядом старика. Тот, к счастью, не заметил его смущения: он с большой нежностью описывал, каким это место было много лет назад.

— Вот здесь проходили первые тренировки вступивших на путь Гухуа. Сталь свистела в воздухе, словно ветер! Солнце едва выглядывало из-за гор, а наши ученики уже повторяли стойки и удары. Они дрались не друг с другом, а со слабостями и страхами, пусть внешне и казалось, что противник стоит перед ними. Кто же знал, что истинным врагом окажется время…

Ку видел много разрушенных алтарей и древних храмов, покрытых пылью и мхом. Касаясь прохладных камней, он чувствовал трепет и любопытство, но грусть — почти никогда. Время для волшебных зверей неспешно и неумолимо: скольких людей из семьи Чаци знала его мать, сколькие на её глазах выросли из котят в благородных мужчин и женщин, а затем покинули этот мир?

Ку Шао не был печален — но чувствовал печаль всей невидимой сейчас шерстью, от ушей до кончика хвоста. Она пряталась в глазах Лунь-Луня, смотрящего на огонь, давила ему на плечи и оседала пылью на дорожных одеждах.

Цзоу-юй подошёл ближе и мягко ткнулся лбом в плечо спутника.

— Мы можем что-нибудь сделать? — спросил он.

Ведь раньше, встречая разрушенные временем места, Лунь поливал их чаем, зажигал благовония, оставлял подношения — и ему становилось лучше. Так, может, для такого большого Зала просто нужно очень много чая и самое большое благовоние в мире?
Ку был готов такое достать.

Лунь Юэ останавливался у старинных ваз, украшенных изображениями драконов и цветущих лотосов, и, склонив голову, тихо шептал: «Как же вы, дорогие изделия, смогли пережить столько лет? Ваша история, должно быть, полна чудес и тайн».

В его голосе звучала нотка грусти, когда он направлялся к небольшому старому столу, на котором аккуратно разложил чайные принадлежности. В его руках чайная ложка кружилась, словно в танце, а аромат свежезаваренного чая наполнял пространство, словно нежное прикосновение весеннего утра.

— Увы, сейчас мы можем сделать лишь немногое, — произнёс он, обращаясь к своему спутнику. — Но, возможно, я знаю, как помочь этому месту, как вернуть ему былую славу.

Приготовив лечебный чай, Лунь Юэ с трепетом и уважением поднёс чашу к устам старого мастера Вэня Четвёртого. Тот сидел, облокотившись на древний стол, его лицо было изрезано морщинами, а глаза, хоть и затуманенные временем, всё ещё светились мудростью. Лунь Юэ с нежностью произнёс:

— Скажите, шушу, как ныне обстоят дела у клана Гухуа?»

Старик, словно пробуждаясь от долгого сна, улыбнулся, и в его глазах заиграли искорки воспоминаний.

— Ах, мой юный друг, клан Гухуа полон жизни! Каждый день в наш зал приходят молодые ученики, стремящиеся пройти испытание храбрости и найти древние сокровища Зала. Они полны надежд, их мечты горят ярче, чем солнце в зените, — произнёс Вэнь, приукрашивая свои слова, словно художник, добавляющий последние штрихи к своему шедевру.

Лунь Юэ, слушая старика, улыбнулся, хотя в его душе и не расцвела радость. Старик явно преувеличивал количество гостей, но в порту Лунь Юэ действительно приходилось слышать что-то о том, что в Зале проводят испытание храбрости, где можно найти древние сокровища, и это при скромной входной плате. Юноша вздохнул, но, качнув головой, отбросил прочь тоскливую мысль.

— Шушу, отдыхайте, пожалуйста. Мы ещё вернёмся чуть позже и навестим вас, хорошо?

Убедившись, что у старика есть всё, что нужно, юноши направились вниз к долине. Неспешно подкрались сумерки, скрывая лесные тропинки в смутном мороке — и Ку протянул Луню ладонь:

— Не свались.

В этом обычном на вид жесте было много трепета и доверия, ведь раньше цзоу-юй не держал никого за руку. Его глаза поблескивали в темноте, а шаги были мягкими, как у дикой кошки. В воздухе пахло ночной прохладой.

— Так что ты задумал? — Ку прервал тишину между ними, наполненную лесными шорохами и уханьем ночных птиц. — Про этот клан Гухуа. Звучит как имя огромной птицы.

Лунь Юэ, протянув руку, тут же осознал, что сделал это бездумно, и поспешил отвести взгляд, чтобы скрыть смущение.

— Разумеется, он не был птицей, но действительно вознёсся к небесам. Это был легендарный воин-кочевник, который спас множество людей. Он обладал великой силой и мудростью, за что стал небожителем. В честь его боевого стиля и поступков был основан клан Гухуа, воспитывающий мечников ниспадающего дождя, которые следуют по пути рыцарской благодетели. И, к счастью, один из учеников этого клана является моим дорогим другом и наследником торговой гильдии...

Горная тропа была такой же крутой, как и сюжетные повороты в рассказе Лунь Юэ. Не желая ни оступиться самому, ни видеть, как споткнётся Ку Шао, он придвинулся ближе к своему спутнику, чтобы в случае чего они могли служить друг другу опорой.

— Я напишу ему письмо. Уверен, его сердце наполнится сопереживанием и желанием помочь родному Залу.

⁂

Когда путники вернулись в долину, их встретили серебристые нити тумана и горьковатый аромат чайных листьев, оставленных на ветру. Солнце, словно заспанный мандарин, медленно опускалось за горные отроги, и в воздухе разливался прозрачный холодок, который не был зябким, а бодрил, словно умывание родниковой водой.

Юноши ступали легко, словно босыми ступнями касались гладкой кожи облаков. Пыльный путь не оставил следа на лице Лунь Юэ, лишь на его рукавах, но он стряхнул их, словно стирая воспоминания о дорогах. Поднявшись по изогнутой лестнице, он кивнул старому фонарю у ворот, как доброму знакомому, и открыл дверь в родную резиденцию Чаци.

Внутри пахло увяданием жасмина, слегка влажной глиной и, конечно, чаем — древним, терпким, с дымком и медовой глубиной. Он не торопился. Сначала сменил дорожное платье, обмотал волосы в узел и умыл лицо ледяной водой, словно возвращаясь к самому себе. Затем достал из маленькой лакированной шкатулки горсть янтарных листьев, уложил их в иссиня-чёрную гайвань и налил кипятка с тонким изогнутым жестом, точно луна наполняет светом чашу ночи.

Пар поднялся, закружился и коснулся его щеки. Чай был разлит на две пиалы.

— Ах, как долго я не встречал тишины столь благодатной... — прошептал он, прикасаясь губами к краю чаши.

На низком столике он разложил кисти, чернила и чистый свиток. Пальцы скользнули по бумаге — она шуршала, как крылья журавля. С лёгкой, почти озорной улыбкой он обмакнул кисть и начал писать:

«Благороднейшему из младшим наследников торговой гильдии Фэйюнь, хранителю книги и меча, в сень благословенной гавани Лиюэ — моё скромное приветствие.

Сквозь облака и холмы, через леса и рынки, с сердцем, полным воспоминаний, пишу тебе, Син Цю, любезный мой друг. Как драгоценный нефрит сверкает в озере, так и мысль о тебе — светла в уединении моих дней.

Скажи, каково ныне твоё настроение? Лёгок ли ветер в порту, сладки ли плоды в садах, спокоен ли взор твоего благородного отца и брата? Меч твой, верно, отточен до зеркального блеска, и кисть — не менее острая, чем сталь.

Здесь же, в заветной долине Чэньюй, в которой звёзды кажутся ближе, нежели соседи, я ныне снова ступил тропами памяти. Посетил я Зал Ваншань — да, тот самый, где ты, в былые годы, упражнялся в Гухуа, познавал дух меча и изящество строки.

Увы...

Ветер шепчет в пустых коридорах, и лишь пыль — свидетель прежней славы. Ни шагов, ни смеха, ни звона клинков. Лавки опрокинуты, оружие в подвалах покрыто ржавчиной, как бы обиженное забвением. Два старых мастера, подобно поседевшим журавлям, теперь пересказывают туристам басни о спрятанных сокровищах — не ради славы, но ради горсти моры, дабы удержать крышу над головой.

Я привёл в порядок алтарь — вымыл плиту, возложил благовония. Но скажу откровенно: сие — лишь капля в иссохшем пруду.

Я знаю твоё сердце — и верю, оно отзовётся. Ты ведь не забыл, как именно этот зал воспитал в тебе ту самую стойкость, что ныне так почитаема в Лиюэ.

Быть может, судьба вновь сведёт нити твоего пути с этим местом. Или, быть может, лишь тёплая весть от тебя согреет старые стены.

Во всяком случае, знай — в резиденции Чаци всегда ждёт тебя чашка дымящегося чая, ветреная беседа и товарищ, что не забыл.

Да пребудут с тобой ясные небеса,
и пусть каждый шаг будет лёгок, как крыло бабочки.

Твой в лунном свете и чайных облаках —
Лунь Юэ.»

⁂

Небо над Чаоин светлело, точно чашка слабозаваренного чая, сквозь которую просвечивала затаённая свежесть. Солнце, расплескавшись на западной кромке облаков, едва касалось вершины кедров, будто не желая прощаться с этой частью света. На перекрёстке, где старая дорога, вымощенная плоскими плитами, делилась на три лентяйски виляющие тропы, стоял Лунь Юэ, как всегда — в странноватом одеянии, с рукавами, чуть не касающимися земли, и на удивление прямой спиной. Рядом, на полшага в стороне, в тени повисшего в воздухе плюща, дремотно стоял Ку Шао. Лунь Юэ щурился вдаль, прикрыв глаза ладонью в форме полумесяца.

— Хм-м… Присматривайся, Ку Шао, — протянул он, словно сочиняя сказку на ходу, — там, меж изгибов пыльной дороги и облачных теней, может быть силуэт, что мне дороже кувшина с янтарным лунцзином. Взгляни внимательнее — не чудится ли тебе благородная походка, в которой заключены и строгие свитки, и меч, и детские шалости? 

Не дождавшись ответа, Лунь Юэ с тихим смешком опустил руку, повернулся чуть в сторону, словно бы только теперь вспомнил, что рядом есть слушатель, и с игривой ноткой начал говорить:

— Мы с Син Цю были неразлучны… до тех пор, пока ветер Лиюэ не унёс его в гавань книг и обязанностей. Но ах, до сего расставания, о какие чудесные часы мы разделяли… В Зале Ваншань его считали усердным юнцоми — прилежным, уравновешенным, почтительным, даже гениальным. Но да ведаю тебе, дорогой Ку Шао, правда зиждется на более весёлых основах! О, как бы покраснели наши наставники, узнай они, что мы, покинув свитки и старцев, в часы полуденной дремы пробирались в глухую беседку за садом. Там, под навесом виноградной лозы, мы открывали не трактаты о добродетели… а истории куда более пикантные — в прозе и рисунках, с героинями в шёлках да с озорством в строках!

Он рассмеялся — звонко, с теплотой, будто от сердца откололся янтарный осколок прошлого.

— Мы были два любознательных духа в оболочке школьников, готовые до заката обсуждать, кто из героинь книги «Девять лепестков и один поцелуй» была достойнее эпитета «несравненная». И ныне, — продолжил Лунь Юэ чуть тише, всматриваясь вдаль, — я стою здесь, как пред статуей воспоминаний, ожидая, что из-за поворота появится он, с тем самым взглядом — серьёзным, но с искрой. Будто и не было лет, будто опять лето, и нас ждёт та беседка, где шуршит виноград и пахнет тайной... 

Он умолк, ветер затрепал его длинные рукава, и над перекрёстком повисла тишина — тёплая, предвкушающая.

— Может, он опаздывает по привычке, — добавил Лунь Юэ с полуулыбкой. — Или просто хочет, чтобы я успел соскучиться ещё чуть-чуть... 

И снова взглянул вперёд. Там, в зыбком мареве пыльной дороги, что вела в воспоминания, лёгкой тенью начал вырисовываться силуэт.

Отредактировано Ku Shao (2025-04-09 15:24:44)